Родственные связи

Родители, братья/сестры, кузены/кузины, дети

Эдвард Джеймс Кавендиш, 52 года - отец, архиатр Императорского дома.
Донна Бражелон - мать, умерла при родах младшего сына.
Малькольм Джеймс Кавендиш, 33 года - старший брат, лекарь при монастыре Лунастроса.
Патрик Дэвид Кавендиш, 17 лет - младший брат, студент Черного Шпиля.

Факты о персонаже
Их фамильный особняк стоит на холмах - просторный и выстроенный из серого камня. В холле над широкой изогнутой лестницей возвышается портрет: граф, его супруга и старший сын. Оливер помнил этот взгляд с детства и боялся его - так же, как боялся отца, редкого гостя в собственном доме, неизменно холодного и требовательного. Род Кавендишей поколениями служил людям и Велиру, возводя храмы, жертвуя средства и предпочитая мессы шумным пиршествам.

В кабинете графа не повышают голос. Там спокойно и точно указывают на недостатки: неидеальный поклон, неуверенная посадка в седле. Практически всегда - с неизбежным сравнением со старшим братом. Ирония такова, что именно Малькольм впоследствии откажется от статуса наследника и выберет жизнь лекаря при монастыре, не выдержав тяжести фамилии. Оливер же будет носить ее гордо, вечно неидеальный для такой идеальной семьи.

Целительство дастся ему с легкостью, но за этой легкостью встанет жадная, почти болезненная тяга к знанию. Его назовут одним из лучших студентов Черного Шпиля, но его успехи воспримут как должное, а любые попытки заговорить о рискованных методах и запретных темах столкнутся с яростью, в которой отчетливо звучит страх.

Во время получения третьей ступени Оливер начинает преподавать, заслужив это право безупречными результатами. Среди множества учеников его глаз цепляет лишь Анка Дювале - не столь одаренная и не столь прилежная, но весьма яркая. Он видит, что ее талант не стремится к созиданию. В ней он замечает лишь пламя и кровь, и дарит их, рассказывая об Алом Пути, протягивая руку туда, куда многие побоятся. Преподаватель сближается с девушкой, нарушая все правила. Подталкивает к краю, наблюдая за медленным падением и фиксируя каждый этап в журнале. По-своему он любит ее - и по-своему приносит в жертву науке.

Если запретная магия столь губительна, но дарует невероятную силу, почему бы не попытаться обратить ее последствия вспять? Оливер никогда не применял Алый Путь, но изучил всю доступную и недоступную литературу, стремясь подчинить себе законы жизни. Некромантия кажется ему губительно простым выходом. Целительство - тернистой истиной. Он готов зайти в этих поисках достаточно далеко, чтобы оказаться за решеткой, так и не выдав имени студента, которого подтолкнул к запретному. Для семьи Кавендишей Оливер умирает, став позорным пятном. Но не для мира. Освободившись - не без помощи связей Оскара Дювале - целитель получает подпольную клинику в Талмире.

Первым его проектом становится химеризация - теория, разработанная еще в Черном Шпиле и подвергнутая критике за неэтичность. Щенок с несколькими головами - лишь начало. Сердце сростня, вживленное в тело безнадежно больной девочки - вот истинный успех... И безумие. Кот, соединенный с мордегром, стал щупальцевидным существом с милыми чертами. Оливер проводит операции, на которые никто не решается. К нему приходят бедняки и отчаявшиеся, и он не гарантирует исцеления.

Хирург гарантирует лишь одно - невыносимую боль в процессе.
И иногда дарит нечто невероятное - надежду.

Навыки
Обладает базой знаний, полагающейся сыну графа. В том числе этикет, верховая езда, грамота и основы фехтования. Неплохо рисует, красивым языком ведет личный дневник, да и в целом весьма творческий человек.

Маг II ступени (целительство+алхимия), III неподтвержденная (маготехника).
На преподавательском уровне знает магическую историю и целительство. Разбирается даже в редких алхимических ингредиентах. До своего исключения и ареста изучил лишь основы маготехники, но этого хватает для настоящей деятельности.

Много читал о запретной магии, особенно об Алом пути - в таких же запретных книгах. Разбирается в ней и последствиях, однако никогда не применял сам, предпочитая лишь подталкивать других на использование ради наблюдений. Находится в процессе изучения возможностей остановить или обратить вспять влияние Черных искусств на организм и разум.

Изобрел, совершенствует и успешно (в 3 из 10 случаев) применяет авторский метод создания химер (живого организма из частей разных существ), в том числе используя людей в качестве подопытных. В совершенстве знает анатомию, выполняет сложные медицинские манипуляции с использованием магии. Мог бы стать прекрасным целителем, но ему кажется слишком скучным следовать канонам.

Артефакты
Медицинские гогглы - кожаные медицинские гогглы с тремя зачарованными линзами: одна показывает внутреннее строение тела и предметов, вторая - магические потоки, третья - проклятья и чужеродные влияния. Уже через тридцать минут ношения зрение плывет, появляется резь в глазах и головная боль.
Кондуит - скелетная перчатка из легкого металла с рунами.

Дополнительно
Очень боится потерять возможность применять целительство, а потому намеренно не прибегает к Темным искусствам. Не любит сравнения себя с некромантами и не считает свою деятельность даже схожей.

Ведет журнал наблюдений и личный дневник. Часто делает наброски и быстрые портреты Анки в тайне от нее (она все равно в курсе).

Вероятно, однолюб. Никогда не думал о постоянных отношениях, полностью погруженный в науку.

Будучи подчиненным Оскара Дювале, выполняет для старого вояки любую работу - даже нестерпимо скучную, вроде исцеления его подчиненных классическими методами. Работа на Анку же чаще всего интригующая - девушка позволяет целителю воплощать самые безумные идеи и спонсирует череду неудач.

Волей случая давно дружит с Адамом Ландау, да и в целом заводит себе крайне опасных друзей.

Пробный пост

Пост

Длинными лапами и тонкими пальцами темные руки тянутся к нам из тени, будто бы затем, чтобы вывернуть наизнанку или выпотрошить, избавляясь от остатков нормальности. Он наверняка считает меня сумасшедшим [А может и себя? А есть разница - кого?], а я считаю, что остаюсь единственным, кто способен прибраться в этой тупой башке.

И пусть я трижды безумен, зато все прекрасно помню. Все эти гребанные дни из цикла, сливающиеся в один поток галлюцинаций, посещающих меня по ночам и во время совершенно случайных занятий, лишь косвенно связанных с тем, что...
С тем, что я убивал его и наслаждался этим. О, как же я наслаждался. И мозг услужливо подсказывает, насколько.

Прочь!
[Словно машу факелом перед волками. Знаешь, они отступают, но никогда не сдаются. Они преследуют свою добычу днями и ночами, чтобы однажды та заснула, а ей перегрызли глотку.]

Если он не умрет, то умру я.
Дуло чужого пистолета направлено мне в голову.

[Как же это, блять, знакомо, Рэм.]
Мы проходили через это столько раз, что он и представить не сможет. Однажды этим пистолетом я всаживал ему пули в руки и ноги в отместку за те разы, когда тому удавалось провести успешную самооборону. Как жаль, что он не вспомнит, ведь это было чертовски весело.

Я смеюсь, как впервые, когда он пытался застрелить меня (к слову, у него вышло). Мой смех чертовски нервный на фоне жуткой головной боли, лишь нарастающей с каждым витком трагикомичного сюжета, ведь Гилкрист, сам того не ведая, повторяет один из наших любимых сценариев. Лишь с той разницей, что на сей раз раз не стреляет. На его лице читается смятение. [Так страшно?]

Подхожу ближе с улыбкой на лице. Это хорошо! Просто замечательно! Рэм вспоминает? Вспоминает же?!

Вспомни.
Хватит испытывать мое терпение.

Его спина касается стены, а мой лоб — его пистолета. Чуть приподнимаю голову и обхватываю пальцами корпус, не давая отвести от себя.

— Выстрелишь? Нет? — тихо спрашиваю, но вижу все тот же страх, — Нет, ты не убьешь меня, Рэм. Не сегодня. — говорю и медленно опускаю пистолет вниз, наблюдая за реакцией.

Впрочем, мне всегда нравились его игрушки. Сейчас они стали по-настоящему смешными. Как далеко же мы сможем зайти?

Тяжело молчим, будто растерянные, но ненадолго. Я резко ударяю его кулаком в нос, внезапно осознав, что убить сейчас — привлекательно, но уже не так весело. Поднимаю чужое лицо, сильно схватив за челюсть.

— Ты бросил меня. — наконец, плохо скрываемая ненависть дает о себе знать.

Сколько раз я говорил ему эту фразу, когда подолгу избивал? Сколько раз выкрикивал?
Колено летит в живот.

— Ты должен был помочь мне! О, как же иронично, — зло усмехаюсь, — Кто же сейчас поможет тебе, а, Рэм?

[Никто, кроме меня, не понимает, что ты видишь и чувствуешь. Ни один человек не сможет понять.]
Мы погружены в этот бред оба, но я счастлив, что Рэм страдает сильнее меня. Это доставляет такое удовлетворение, что ни один психотерапевт не вывезет. Он наверняка ударит в ответ. Я почти жду этого. Так привычно, что будто бы "здравствуй милый дом". Ему хотелось знать больше, и я пользуюсь возможностью, раз додуматься тот не в состоянии. Я никогда не убивал его, не дав узнать, за что. Этот раз — не исключение.

[В какой момент я стал думать так, как если бы до сих пор находился в цикле?]
[Словно не умру окончательно, если заиграюсь.]

Костяшки пальцев слегка побаливают. Они болят каждый раз седьмого февраля. Может, я и впрямь в новом цикле? Не удивлюсь, если все действительно так. Не удивлюсь, если я уже сошел с ума.