theodor bastard — vetvi
как ветви надо мной
у х о д я т  в  т е м н о т у

[indent] Земля под руками рыхлая, теплая и на мелкое крошево остывающего угля похожая, на рассыпчатые маковые семена, а капли крови на ней — опавшие цветочные лепестки. Явана собирает её в горсти, просыпает сквозь пальцы и старается дышать ровнее. Красного становится больше, чем черного. Все больше и больше с каждым вздохом. Кровь, горячая и алая, перестает выходить из страшной раны толчками и теперь лишь растекается липким озерцом. Впервые она, щедро выпущенная из надреза, из собственной плоти, разошедшейся от края до края, не даровала ведьме силы. Ни для творения женской ворожбы, ни для могущественных чар, презираемых теми, кому они не подвластны, кого страшат до дрожи и суеверного ужаса. Впервые она лилась бесконтрольно и страшно, как из расколотого сосуда. Скоро ничего не останется. Совсем ничего.
[indent] Тянет холодом от каменных стен. Веет погибелью и необратимостью. Пахнет сырой землей и железом, а еще — болотистым вязким страхом. Яване страшно. Нестерпимо страшно. По-настоящему впервые за много лет, не счесть уж за сколько именно. Как-то даже по-детски безбрежно страшно, когда не вдохнуть и не выдохнуть. Никак не перебороть. Не спрятаться и не спастись. Явана слепо надавливает куда-то ладонью. Из земли сочится не то влага, не то кровь. Ведьма старается сыскать успокоения и чуть-чуть первородной мощи. Совсем как в детстве, когда она тощей востроносой девчонкой сидела где-то на околице за материнским домом, собрав подолом платья всевозможные травы и невесомый лесной сор, зарывалась руками в чернозем и проращивала из оброненных птицами семян деревья да цветы, и ощущала как сквозь неё неукротимым потоком льется жизнь. Земля всегда утешала её, баюкала песнями безъязыкими, делилась магией и откликалась на неё призыв охотнее строптивого огня. Земля была всюду куда бы Явана ни пошла и потому тверд был шаг через буреломы, топи, степи и горные перевалы.
[indent] Так почему же все так вышло? Почему в землю столько её крови с силами утекает и слабеет она с каждым ударом сердца? Кто заколоть её смог? Кого она так беспечно подпустила к себе на расстояние удара? Мальчишку человечьего. Бастарда королевского, у которого на подбородке кажется едва щетиной сменился нежный пух, а на лбу еще остались следы созвездий от юношеских прыщей. Судьба умеет насмешничать над ослепшими от всесислия и вседозволенности гордецами. Спускать их с небес и разом переламывать все позвонки. Пожалуй, Яване даже не обидно, а досадно скорее до полынной горечи на корне языка. Её как хлестнуло по лицу тяжелой веткой, как сбило с ног подлой и незаслуженной пощечиной. Остается зажимать ладонью рану и смаргивать с ресниц соль. Пот и слезы.
[indent] Недальновидно было считать Алистера Тейрина безобидным. Протягивать ему благостную руку, вытаскивая вместе со спутниками из беды. Раскрывать перед ним карты, надеясь на ответное понимание и толику терпения. Поворачиваться к нему спиной, веря в рыцарское благородство и благоразумие королевского сына, пускай и воспитанного под церковным сводом. Стареет ли она? Теряет ли хватку, позволив свершиться такому губительному просчету, такой нелепой оплошности? Или напротив она все еще молода? Доверчива в какой-то мере? Неужели Явана так и осталась маленькой ящеркой, что матери едва до пояса доставала, неугомонным веретеном вилась и всюду нос в бледных крапушках веснушек стремилась сунуть?
[indent] В людских  отроках зачастую сил, что в новорожденных птенцах. Редко кто из них нес серьезную угрозу, которую Явана не могла затоптать, будто пламя. На дне её болот десятки-сотни храбрецов и дураков, стальной сад из ржавеющих доспехов, обломанных мечей и смятых щитов. А те, кто шли к ней без темных мыслей — воротились домой живыми и не превратились пищу и костяные пристанища для рыб. Алистера она по ошибке причислила к последним. Молодой король в поисках отца, чей след затерялся на перекрестках дорог. Помогая ему Явана чувствовала себя почти добрым лесным духом из сказок, что сберег и вывел заплутавшее дитя из диких чащ, а не отдал на растерзание зверью и суровой природе. Ошиблась. Следовало его связать колдовскими силками, запеленать терновыми путами по рукам и ногам, а после запереть в своем чертоге до предназначенного часа. Спутникам же его, языкастому гному и латунной морячке, дымным чадом рассудок затуманить, заставить позабыть цель похода и спровадить прочь. Они хранительнице Тихой Рощи не нужны и вредить им нет необходимости. Один лишь Алистер ей был нужен и древняя кровь Каленхада в его жилах.
[indent] Явана поднимается из темноты подземелья с достоинством и решительностью правителей, восходящих на эшафот. Нет свидетелей кроме драконов в каменных колыбелях, которые станут им и гробницами, если ведьма не справится, не выживет, не пробудит их. Нет никого кто смог бы узреть роковой час слабости и обратить против неё. Но Явана держится, упрямо сцепив зубы, расправив плечи и зеленью мшистой стянув рану хотя бы на первое время, сделав себя похожей на ведьм из Дануолла, увенчанных розами и обвитых плющом, как кровеносной системой.
[indent] Лес встречает её полуденным стрекотанием, басовитым жужжанием, оживленным клекотом, шуршанием крон и чавканьем разбухшей от влаги земли. Явана щурится на свету и приваливается плечом к белой колонне, до которой пока не добралась природа, не подточила, не вгрызлась до трещин в мрамор, не украсила инестым лишайником. Ведьминский взор рассеянно блуждает по округе и словно что-то ищет. Недалеко от чертога на кривых сучьях старого дерева, повиснув черными гроздьями, расселись вороны. Они никогда не были её птицами. Сестринскими, рыжей послушницы-барда, но никогда её. Совы, журавли и мелкие птахи всегда лучше слушались Явану, однако выбора у неё сейчас нет.
[indent] Отыщите сестру мою. Приведите её. Морриган.
[indent] Она вкладывает в их клювы, гагатовые и прочные, будто маленькие клинки, сестринское имя. Мор-р-риган.
[indent] Просить помощи у младшей не так стыдно и скверно как умереть в собственных владениях от меча мальчишки, обрекая драконов на забытье. Яване ведь даже некому передать-вверить (свое) предназначение. Самое важное во всей её долгой жизни. Бесценное. После её смерти все покроется первобытными стеблями и растворится на болотах, словно и не было никогда. Свод подземелья под тяжестью одичалой природы рухнет на так-и-не-пробудившихся-драконов, не дав им и шанса вновь воспарить над миром. Не позволю. Мои сны ставят явью. Я не отступлюсь.
[indent] Явана прокладывает путь через тьму и отчаяние, окровавленной рукой сдвигает кружевной полог девичьего винограда, ныряет в единственное обжитое крыло чертога и идет по коридору по памяти, по щербинкам на стене. В ней остались силы, чтобы зажечь огонь в слюдяных пузырях на цепях и лампадах под потолком, но их следует сберечь для раны и лабиринта сновидений. Неизвестно прилетят ли обратно птицы. Найдут ли они Морриган, а если найдут — захочет ли она помочь. Своенравие их семейная черта.
[indent] Вороны не возвращаются ни к вечеру, ни на следующий день.

д а й  з н а к  м н е ,  е с л и  т ы  н а  н а ш е й  с т о р о н е
на нашей стороне, на нашей стороне

[indent]Агапа умела работать изящно и незаметно. Тянуть за ниточки, будто люди вокруг были детскими куклами и театральными марионетками, что безропотно подвластны её чарам и воле. Иван восхищался ювелирной осторожностью сестры. Он так не умел. Ему всегда больше была по душе старая добрая драка. Погоня. Охота. Чтобы магия горячила кровь и ощущение жизни неистово билось внутри.

[indent]Агапа ворчала, что на их заданиях именно она на передовой, а он — её прикрытие и защита. Не наоборот. Это не она за ним должна следить и за шиворот ловить, чтобы как в детстве с кем-то не сцепился и не устроил шумиху. В юности за подобное Иван получил бы просто выговор, отметку в табеле или самое страшное — письмо матери от руководства школы. В зрелые годы все может обернуться сорванным заданием. Некоторые из них были слишком важны, чтобы допустить даже самую возможность неосмотрительности и просчета.

[indent]Иван шаг за шаг, ошибка за ошибкой учился держать себя в узде. Времена, когда он мог быть лихим и беспечным давно прошли, утекли сквозь пальцы талой водой. Не было отца, который мог вступиться за него и заслонить собой. А матушка и тетушки сами нуждались в защите, пускай и были яростными медведицами, способными порвать любого за своих медвежат.

[indent]Иван грезил звездами на погонах [в точности как у отца когда-то] и тем, какая сила способна появиться с ними, а потому вкладывал всего себя в работу, которую выполнял хорошо и честно.

[indent]Миссии швыряли его огненным заговоренным снарядом из одного края страны в другой. В какой-то момент дома он стал появляться лишь по большим праздникам. Мама, дочь военного и вдова военного, привыкла к такому, но легче никому все равно не становилось. Она не причитала, не отговаривала и не плакала, просто заворачивала Ивану в дорогу домашних пирогов — угости коллег, знаю я как вас там кормят, казарменная баланда! — целовала в заросшие бородой щеки и сжимала его в объятиях на прощание. Он по-мальчишески запальчиво обещал постараться и вернуться как можно раньше, а потом вновь пропадал на недели, то ли в Западно-Сибирском отделении по надзору за магией и магической миграцией, то ли где-то на русско-маньчжурской границе, то ли еще невесть где.

[indent]Иван запомнил город-колыбель его предков и всего рода Дивногорских — горнорудный Екатеринбург. Иван запомнил и другое — теплое Крымское побережье с кипарисовыми рощами и курчавыми виноградниками, неприветливые пристани Архангельска и дремлющее подо льдами Белое море, по-южному торжественную и величественную Казань,  запрятанную средь бесконечных степей пыльно-золотую Астрахань, за десятилетия советской власти ставшую монументальной и сбросившую остатки ярмарочной пестроты Москву, акварельно-сизый Санкт-Петербург [Петроград, Ленинград, Город-на-Неве] с бесконечными дворами-колодцами и позолотой дворцов, далекий остров-перекрёсток Сахалин и ещё мирный Грозный.

[indent]За прошедшие годы Иван повидал многое и очень старался запоминать красоту, а не только боль, нищету и потери. Он не хотел, чтобы в какой-то момент все города, где он бывал и все люди, которых встречал — превратились в сухие архивные данные и безликую картотеку личных дел. Такое случалось со многими мракоборцами и колдунами на службе Советов. Ивану казалось, что он попросту оттягивал неизбежное. Миг, когда его сердца да тело окончательно покроются коростой, шрамами и равнодушием. И все некогда прекрасное для него станет не более, чем размытыми пятнами, глухими отзвуками выцветших эмоций да сводкой событий. Иван страшился этого и потому торопился жить — здесь и сейчас. Наслаждаясь каждым событием, городом, миссией и встречей, что были уготованы для него.

кто ты? почему ты здесь? поцелуй меня — я вспомню:
мы знакомы, мы давно с тобой знакомы

[indent]«Почему именно она?»

[indent]Один единственный вопрос ввинтился осколком шрапнели Ивану в висок, когда он получил новое задание и увидел знакомое лицо на маленькой фотокарточке под тонким ободком скрепки. Судьба совершенно точно потешалась над ним. Малодушно захотелось отказаться. Сказать об этом прямо в ледяные глаза Баюнову, руководителю их мракоборческого подразделения. Махнуться с кем-то. Вот хоть Кадыру, у которого в Москве беременная жена и маленький сын, крикнуть, что он хочет поменяться с ним и прям сегодня отправиться во Владивосток.

[indent]Ты сам желал принять все, что уготовил тебе мир. Вот! Бери, что дают.

[indent]Однажды послужной список, который постепенно разрастается, обернется для Ивана солидной должностью и новой квартирой, а там быть может он на радость семье — остепенится. Женится бы на какой-нибудь славной девушке, улыбчивой и домашней, готовой ждать его из командировок. Хотя каждый раз, когда Иван, пускай и вскользь, задумывался о браке — перед взором возникал образ Лиды. Со школьных лет именно её он представлял женой и матерью своих детей. Её хотел видеть рядом и больше никого. Как забавно. Лиду, которая отвергла его. Лиду, которую никогда нельзя было назвать домашней. Едва ли кто-то мог заставить её сидеть дома.

[indent]«Почему именно она?»

[indent]Все это — звезды на погонах, равнодушие, подменяющее истинную суть, брак с женщиной, у которой быть может будет лукавый прищур или родинки на шее, как у его первой любви, — случится когда-нибудь потом. Не сейчас. Не в годы раскола и перемен, когда они все живут и работают точно на автопилоте, заполняя пространство-время рутинными делами.

[indent]Иван взялся за задание, в котором принимала участие Лида и вновь ощутил себя растерянным мальчишкой с разбитым сердцем. И это так глупо, так бессмысленно. Все уже давно прожито-пережито. Они оба двинулись дальше. Без друг друга. Врознь. Головой он все это прекрасно понимал, а сердце отчего-то все равно упрямо маялось и старые раны кровоточили, щедро присыпанные крошевом свежей соли. Иван точно опять вернулся в тот год, когда они расстались. Как он метался, как все [сердце, душа и тело] рвалось к Лиде, какими пустыми дни и месяцы стали без неё, как всюду мерещился её запах и смех…

[indent]— Может снимешь их? Или зачаруешь?

[indent]Иван хотел перестать думать о Лиде. Отвлечься. Хоть на что-нибудь. На задание, которое им предстояло, к примеру. Арслана лениво повернулась к нему круглым лицом-луной и серебряные чулпы на концах её выжженных до морковной рыжины кос мелодично зазвенели.

[indent]— Нет.

[indent]Иван закатил глаза, вздохнул и выразительно посмотрел на Тамерлана, дескать скажи хоть ты ей, но тот лишь с улыбкой развел руками. Они работали втроем с самого момента распределения. Близнецов перевели в Москву из Уфы. Дети степей. Вольные соколы. Они были старше Ивана на год. В школе их занятия не пересекались, и они почти не общались, — Тамерлан пару раз делился конспектами, — а на службе вот сблизились. Сработались так удивительно славно, что даже сестры прознали о близнецах, а Любовь Николаевна звала их в Нижний Новгород погостить.

[indent]Дивногорский действительно привязался к Тамерлану с Арсланой и доверял им, как себе.

[indent]— Если увидишь в зале её, — Арслана сделала выразительный акцент на последнем слове. — Не пялься. Внимание привлечешь. Все испортишь и нам, и ей.

[indent]Забавно было слышать подобное от Арсланы, медной и долговязой, с традиционными украшениями и на каблуках такой высоты, что в росте она почти сравнялась с Иваном. Вот уж кто точно магнитом притянет к себе все внимание. Потом ведь её ещё придется отбивать.

[indent]Арслане, как и её брату, было известно о Рахмановой не только из личного дела. Глупо скрывать информацию, которая может хоть как-то спутать карты и «сбить прицел». И если Тамерлан, спокойный и обстоятельный Тамерлан, просто принял все сказанное Иваном, хлопнул того по плечу да остался патрулировать улицу и сторожить пути отхода на случай крайней ситуации, то Арслана всерьез вознамерилась проследить, чтобы «Кудряшка не завалил нам задание».

[indent]— Знаю я!  — беззлобно огрызнулся Иван, мягко подталкивая напарницу вперед, в полумрак ресторана.

[indent]Столь разношёрстную публику как здесь надо было ещё постараться и поискать. Удивительным образом интеллигентного вида колдуны соседствовали с личностями первостатейной криминальной наружности. На сцене сменяя друг друга выступали певички. Не самые выдающиеся, но хорошенькие и легкие, что пузырьки шампанского в бокале. Смотреть на них было приятнее, чем слушать. Иван не удивился бы, коль узнал, что одна половина из них шпионки, а другая не прочь ими стать.

[indent]И конечно здесь была Лида. Иван узнал её несмотря на новую стрижку, густо подведенные глаза и искры пайеток на платье. Ещё в школе он умудрялся безошибочно находить её в толпе. Его взор всегда был прикован к ней, точно путеводная стрела компаса, указывающая на север.

[indent]Иван деланно равнодушным взглядом скользнул по залу и людям, мысленно пересчитал выходы и охрану, улыбнулся Арслане, которая упорхнула по направлению к дамской комнате и сел за барную стойку, где был хороший обзор. Для виду заказал стопку водки и вино для Арсланы. Им нужны ясные головы, но не пить было бы весьма подозрительно.